Неточные совпадения
У батюшки, у матушки
С Филиппом побывала я,
За дело принялась.
Три года, так считаю я,
Неделя за неделею,
Одним порядком шли,
Что год, то дети: некогда
Ни думать, ни печалиться,
Дай Бог с работой справиться
Да лоб перекрестить.
Поешь — когда останется
От старших да от деточек,
Уснешь — когда больна…
А на
четвертый новое
Подкралось горе лютое —
К кому оно привяжется,
До смерти не избыть!
А есть еще губитель-тать
Четвертый, злей татарина,
Так тот и не поделится,
Все слопает
один!
Кутейкин. Так у нас
одна кручина.
Четвертый год мучу свой живот. По сесть час, кроме задов, новой строки не разберет; да и зады мямлит, прости Господи, без складу по складам, без толку по толкам.
— И будете вы платить мне дани многие, — продолжал князь, — у кого овца ярку принесет, овцу на меня отпиши, а ярку себе оставь; у кого грош случится, тот разломи его начетверо:
одну часть мне отдай, другую мне же, третью опять мне, а
четвертую себе оставь. Когда же пойду на войну — и вы идите! А до прочего вам ни до чего дела нет!
Кухарки людской не было; из девяти коров оказались, по словам скотницы,
одни тельные, другие первым теленком, третьи стары,
четвертые тугосиси; ни масла, ни молока даже детям не доставало.
Один заболевал, другой мог заболеть, третьему не доставало чего-нибудь,
четвертый выказывал признаки дурного характера, и т.д., и т. д.
У всякого есть свой задор: у
одного задор обратился на борзых собак; другому кажется, что он сильный любитель музыки и удивительно чувствует все глубокие места в ней; третий мастер лихо пообедать;
четвертый сыграть роль хоть
одним вершком повыше той, которая ему назначена; пятый, с желанием более ограниченным, спит и грезит о том, как бы пройтиться на гулянье с флигель-адъютантом, напоказ своим приятелям, знакомым и даже незнакомым; шестой уже одарен такою рукою, которая чувствует желание сверхъестественное заломить угол какому-нибудь бубновому тузу или двойке, тогда как рука седьмого так и лезет произвести где-нибудь порядок, подобраться поближе к личности станционного смотрителя или ямщиков, — словом, у всякого есть свое, но у Манилова ничего не было.
Не было только
четвертого, который бы задумался именно над этими словами, произведшими смех в
одном и грусть в другом.
А на Остапа уже наскочило вдруг шестеро; но не в добрый час, видно, наскочило: с
одного полетела голова, другой перевернулся, отступивши; угодило копьем в ребро третьего;
четвертый был поотважней, уклонился головой от пули, и попала в конскую грудь горячая пуля, — вздыбился бешеный конь, грянулся о землю и задавил под собою всадника.
Он уже прежде знал, что в этой квартире жил
один семейный немец, чиновник: «Стало быть, этот немец теперь выезжает, и, стало быть, в
четвертом этаже, по этой лестнице и на этой площадке, остается, на некоторое время, только
одна старухина квартира занятая.
— Нет, не видал, да и квартиры такой, отпертой, что-то не заметил… а вот в
четвертом этаже (он уже вполне овладел ловушкой и торжествовал) — так помню, что чиновник
один переезжал из квартиры… напротив Алены Ивановны… помню… это я ясно помню… солдаты диван какой-то выносили и меня к стене прижали… а красильщиков — нет, не помню, чтобы красильщики были… да и квартиры отпертой нигде, кажется, не было.
А Миколка намахивается в другой раз, и другой удар со всего размаху ложится на спину несчастной клячи. Она вся оседает всем задом, но вспрыгивает и дергает, дергает из всех последних сил в разные стороны, чтобы вывезти; но со всех сторон принимают ее в шесть кнутов, а оглобля снова вздымается и падает в третий раз, потом в
четвертый, мерно, с размаха. Миколка в бешенстве, что не может с
одного удара убить.
Виновник всего этого горя взобрался на телегу, закурил сигару, и когда на
четвертой версте, при повороте дороги, в последний раз предстала его глазам развернутая в
одну линию кирсановская усадьба с своим новым господским домом, он только сплюнул и, пробормотав: «Барчуки проклятые», плотнее завернулся в шинель.
Изредка Самгин приглашал их к себе, и, так как он играл плохо, игроки приводили с собою
четвертого, старика со стеклянным глазом,
одного из членов окружного суда.
Пара серых лошадей бежала уже далеко, а за ними, по снегу, катился кучер;
одна из рыжих, неестественно вытянув шею, шла на трех ногах и хрипела, а вместо
четвертой в снег упиралась толстая струя крови; другая лошадь скакала вслед серым, — ездок обнимал ее за шею и кричал; когда она задела боком за столб для афиш, ездок свалился с нее, а она, прижимаясь к столбу, скрипуче заржала.
— Ну, вот. Я встречаюсь с вами
четвертый раз, но…
Одним словом: вы — нравитесь мне. Серьезный. Ничему не учите. Не любите учить? За это многие грехи простятся вам. От учителей я тоже устала. Мне — тридцать, можете думать, что два-три года я убавила, но мне по правде круглые тридцать и двадцать пять лет меня учили.
Один — хвастается, другой — сожалеет, третий — врет, а
четвертый заявил: «Я — с родной сестрой».
Но угар случался частенько. Тогда все валяются вповалку по постелям; слышится оханье, стоны;
один обложит голову огурцами и повяжется полотенцем, другой положит клюквы в уши и нюхает хрен, третий в
одной рубашке уйдет на мороз,
четвертый просто валяется без чувств на полу.
Пекли исполинский пирог, который сами господа ели еще на другой день; на третий и
четвертый день остатки поступали в девичью; пирог доживал до пятницы, так что
один совсем черствый конец, без всякой начинки, доставался, в виде особой милости, Антипу, который, перекрестясь, с треском неустрашимо разрушал эту любопытную окаменелость, наслаждаясь более сознанием, что это господский пирог, нежели самым пирогом, как археолог, с наслаждением пьющий дрянное вино из черепка какой-нибудь тысячелетней посуды.
Рассуждает она о людях, ей знакомых, очень метко, рассуждает правильно о том, что делалось вчера, что будет делаться завтра, никогда не ошибается; горизонт ее кончается — с
одной стороны полями, с другой Волгой и ее горами, с третьей городом, а с
четвертой — дорогой в мир, до которого ей дела нет.
— Ведь у нас все артисты:
одни лепят, рисуют, бренчат, сочиняют — как вы и подобные вам. Другие ездят в палаты, в правления — по утрам, — третьи сидят у своих лавок и играют в шашки,
четвертые живут по поместьям и проделывают другие штуки — везде искусство!
Во-вторых, составил довольно приблизительное понятие о значении этих лиц (старого князя, ее, Бьоринга, Анны Андреевны и даже Версилова); третье: узнал, что я оскорблен и грожусь отмстить, и, наконец,
четвертое, главнейшее: узнал, что существует такой документ, таинственный и спрятанный, такое письмо, которое если показать полусумасшедшему старику князю, то он, прочтя его и узнав, что собственная дочь считает его сумасшедшим и уже «советовалась с юристами» о том, как бы его засадить, — или сойдет с ума окончательно, или прогонит ее из дому и лишит наследства, или женится на
одной mademoiselle Версиловой, на которой уже хочет жениться и чего ему не позволяют.
У
одной только и есть, что голова, а рот такой, что комар не пролезет; у другой
одно брюхо, третья вся состоит из спины,
четвертая в каких-то шипах, у иной глаза посреди тела, в равном расстоянии от хвоста и рта; другую примешь с первого взгляда за кожаный портмоне и т. д.
Дня три я не сходил на берег: нездоровилось и не влекло туда, не веяло свежестью и привольем. Наконец, на
четвертый день, мы с Посьетом поехали на шлюпке, сначала вдоль китайского квартала, состоящего из двух частей народонаселения:
одна часть живет на лодках, другая в домишках, которые все сбиты в кучу и лепятся на самом берегу, а иные утверждены на сваях, на воде.
«Что ж у вас есть в магазине? — спросил я наконец, — ведь эти ящики не пустые же: там сигары?» — «Чируты!» — сказал мне приказчик, то есть обрезанные с обеих сторон (которые, кажется, только и привозятся из Манилы к нам, в Петербург): этих сколько угодно! Есть из них третий и
четвертый сорты, то есть
одни большие, другие меньше.
Мы пошли назад; индиец принялся опять вопить по книге, а другие два уселись на пятки слушать;
четвертый вынес нам из ниши роз на блюде. Мы заглянули по соседству и в малайскую мечеть. «Это я и в Казани видел», — сказал
один из моих товарищей, посмотрев на голые стены.
Наконец мы, более или менее, видели четыре нации, составляющие почти весь крайний восток. С
одними имели ежедневные и важные сношения, с другими познакомились поверхностно, у третьих были в гостях, на
четвертых мимоходом взглянули. Все четыре народа принадлежат к
одному семейству если не по происхождению, как уверяют некоторые, производя, например, японцев от курильцев, то по воспитанию, этому второму рождению, по культуре, потом по нравам, обычаям, отчасти языку, вере, одежде и т. д.
Глядя на эти коралловые заборы, вы подумаете, что за ними прячутся такие же крепкие каменные домы, — ничего не бывало: там скромно стоят игрушечные домики, крытые черепицей, или бедные хижины, вроде хлевов, крытые рисовой соломой, о трех стенках из тонкого дерева, заплетенного бамбуком;
четвертой стены нет:
одна сторона дома открыта; она задвигается, в случае нужды, рамой, заклеенной бумагой, за неимением стекол; это у зажиточных домов, а у хижин вовсе не задвигается.
Но обед и ужин не обеспечивали нам крова на приближавшийся вечер и ночь. Мы пошли заглядывать в строения: в
одном лавка с товарами, но запертая. Здесь еще пока такой порядок торговли, что покупатель отыщет купца, тот отопрет лавку, отмеряет или отрежет товар и потом запрет лавку опять. В другом здании кто-то помещается: есть и постель, и домашние принадлежности, даже тараканы, но нет печей. Третий,
четвертый домы битком набиты или обитателями местечка, или опередившими нас товарищами.
Между тем нас окружило множество малайцев и индийцев. Коричневые, красноватые, полуголые, без шляп и в конических тростниковых или черепаховых шляпах, собрались они в лодках около фрегата. Все они кричали, показывая —
один обезьяну, другой — корзинку с кораллами и раковинами, третий — кучу ананасов и бананов,
четвертый — живую черепаху или попугаев.
Четвертая заповедь (Мф. V, 38 — 42) состояла в том, что человек не только не должен воздавать око за око, но должен подставлять другую щеку, когда ударят по
одной, должен прощать обиды и с смирением нести их и никому не отказывать в том, чего хотят от него люди.
Эти сестрицы выписали из Риги остальных четырех, из которых
одна вышла за директора гимназии, другая за доктора, третья за механика, а
четвертая, не пожелавшая за преклонными летами связывать себя узами Гименея, получила место начальницы узловской женской гимназии.
Одно вино отхлебывалось большими глотками, другое маленькими, третьим полоскали предварительно рот,
четвертое дегустировали по каплям и т. д.
Мальчики вместе играли, шалили, и вот на
четвертый или на пятый день гощения на станции состоялось между глупою молодежью
одно преневозможное пари в два рубля, именно...
Затем еще через несколько времени опять расшил бы ладонку и опять вынул уже вторую сотню, затем третью, затем
четвертую, и не далее как к концу месяца вынул бы наконец предпоследнюю сотню: дескать, и
одну сотню принесу назад, все то же ведь выйдет: „подлец, а не вор.
Владимир отправился к Сучку с Ермолаем. Я сказал им, что буду ждать их у церкви. Рассматривая могилы на кладбище, наткнулся я на почерневшую четырехугольную урну с следующими надписями: на
одной стороне французскими буквами: «Ci gît Théophile Henri, vicomte de Blangy» [Здесь покоится Теофиль Анри, граф Бланжи (фр.).]; на другой: «Под сим камнем погребено тело французского подданного, графа Бланжия; родился 1737, умре 1799 года, всего жития его было 62 года»; на третьей: «Мир его праху», а на
четвертой...
Я решил остаться здесь на ночь. Мне очень хотелось поохотиться на солонцах, тем более что у нас давно не было мяса и мы уже
четвертые сутки питались
одними сухарями.
Одни из них охотятся за оленями, другие ищут женьшень, третьи соболюют,
четвертые заняты добычей кабарожьего мускуса, там видишь капустоловов, в другом месте ловят крабов или трепангов, там сеют мак и добывают опий и т.д.
Вера Павловна, проснувшись, долго нежится в постели; она любит нежиться, и немножко будто дремлет, и не дремлет, а думает, что надобно сделать; и так полежит, не дремлет, и не думает — нет, думает: «как тепло, мягко, хорошо, славно нежиться поутру»; так и нежится, пока из нейтральной комнаты, — нет, надобно сказать:
одной из нейтральных комнат, теперь уже две их, ведь это уже
четвертый год замужества, — муж, то есть «миленький», говорит: «Верочка, проснулась?» — «Да, миленький».
На
четвертый день добрый солдат,
один из служителей при съезжей, принес Вере Павловне записку от Прибытковой.
— Помилуй, батюшка, куда толкнешься с
одной лошаденкой; есть-таки троечка, была
четвертая, саврасая, да пала с глазу о Петровки, — плотник у нас, Дорофей, не приведи бог, ненавидит чужое добро, и глаз у него больно дурен.
Обедали мы в
четвертом часу. Обед длился долго и был очень скучен. Спиридон был отличный повар; но, с
одной стороны, экономия моего отца, а с другой — его собственная делали обед довольно тощим, несмотря на то что блюд было много. Возле моего отца стоял красный глиняный таз, в который он сам клал разные куски для собак; сверх того, он их кормил с своей вилки, что ужасно оскорбляло прислугу и, следовательно, меня. Почему? Трудно сказать…
Как заглянул он в
одну комнату — нет; в другую — нет; в третью — еще нет; в
четвертой даже нет; да в пятой уже, глядь — сидит сама, в золотой короне, в серой новехонькой свитке, в красных сапогах, и золотые галушки ест.
— Посмотри, вон-вон далеко мелькнули звездочки:
одна, другая, третья,
четвертая, пятая…
В
одной продавали дешевые меха, в другой — старую, чиненую обувь, в третьей — шерсть и бумагу, в
четвертой — лоскут, в пятой — железный и медный лом…
Начиная от «Челышей» и кончая «Семеновной», с первой недели поста актеры жили весело. У них водились водочка, пиво, самовары, были шумные беседы… Начиная с
четвертой — начинало стихать. Номера постепенно освобождались: кто уезжал в провинцию, получив место, кто соединялся с товарищем в
один номер. Начинали коптить керосинки: кто прежде обедал в ресторане, стал варить кушанье дома, особенно семейные.
В темных сенцах, куда выходили двери двух квартир, стояли три жалких человека, одетых в лохмотья;
четвертый — в крахмальной рубахе и в
одном жилете — из большой коробки посыпал оборванцев каким-то порошком. Пахло чем-то знакомым.
В 1876 году здесь жил, еще будучи маленьким актером Малого театра, М. В. Лентовский: бедный номеришко, на
четвертом этаже, маленькие два окна, почти наравне с полом, выходившие во двор, а имущества всего —
одно пальтишко, гитара и пустые бутылки.
На третьем или
четвертом году после свадьбы отец уехал по службе в уезд и ночевал в угарной избе. Наутро его вынесли без памяти в
одном белье и положили на снег. Он очнулся, но половина его тела оказалась парализованной. К матери его доставили почти без движения, и, несмотря на все меры, он остался на всю жизнь калекой…
В нем точно жили несколько человек:
один, который существовал для других, когда доктор выходил из дому, другой, когда он бывал в редакции «Запольского курьера», третий, когда он возвращался домой,
четвертый, когда он оставался
один, пятый, когда наступала ночь, — этот пятый просто мучил его.